Местные почуяли неладное, едва звуки катящейся повозки начали доноситься до их ферм. Это был ужасный, режущий уши скрип; он не был слишком громким, но вблизи будто бы ощущался всем телом, пронзая плоть и вгрызаясь в самые кости.
Потом рассказывали, что в тот осенний вечер будто сама природа предвещала беду. Черные, тяжелые, словно высеченные из камня, тучи нависли тогда над деревней, далекие раскаты грома с каждой минутой были слышны все ближе. Пожухлая трава и искривленные голые деревья казались чем-то неестественным, паранормальным. Старики говорили о темной силе. Молодые фермеры же ссылались на отсутствие ветра и приближающуюся грозу.
Повозка с парой впряженных в нее бледных лошадей ехала вверх, в гору. Деревня располагалась на возвышенности посреди мрачного, дикого дремучего леса. Это был единственный огонек цивилизации на многие и многие лиги вокруг. Что и говорить о том, что люди были здесь другие.
Сама деревня, на первый взгляд, не представляла собой ничего выдающегося. Поля, засеянные рожью, гречей и тем, что любой уважающий себя аристократ даже за еду не считал – овощными культурами. Ближе к опушке находились, неубранные льняные засевы. Впрочем, большая часть земли уже пустовала, хоть и нерадивость местных земледельцев была очевидна.
Дома выглядели просто, без излишеств: низкие, едва ли не вкопанные в землю, деревянные, продолговатые, с крутыми треугольными крышами, без окон. Для гостя из других краёв дом северянина мог показаться тёмным и тесноватым, но иначе от холода было не укрыться: низкие помещения лучше сохраняют тепло, а в окна не задувал ветер. Вместо дверей виднелись тяжёлые занавесы из шкур диких зверей – как показатель статуса семьи, проживающей в доме.
Куда большего внимания заслуживало то, что находилось в непосредственной близости от поселения – огромный замок, мрачной тенью возвышавшийся над смертной суетой тех, кто жил подле него. Замок, окна в котором не горели уже не одну сотню лет.
Он не был красив, он был огромен. Своим уродливым величием он говорил лишь «Я здесь. И я выше вас. Я стоял здесь за сотни лет до вас и простою сотни лет после». На нем не было ни барельефов, ни статуй. Лишь неприступные стены и огромные полуразбитые ворота. Они были открыты.
Миновав первые несколько домов, повозка остановилась, будто возница на минуту задумался, продолжать ли ему путь дальше или повернуть в сторону предполагаемого дома местного старосты, заметно выделявшегося на фоне других своей формой, похожей на букву «П» и несколько преувеличенными размерами.
В обычаи северян входило принимать путников в доме старосты селения. Как правило, хозяева не отказывали им ни в еде, ни в ночлеге, поскольку прогнать гостя считалось деянием столь же позорным и недостойным, сколь воровство. Впрочем, у странника были веские причины задуматься.
Во-первых, в подобных селениях жили странные люди. Отрезанные от остального мира горами, морем или же непроходимым лесом, они формировали собственные традиции и устои, зачастую непохожие на таковые у других, а то и вовсе перечившие им. Не было никаких гарантий того, что здесь вообще бывают путники.
Во-вторых, мало кто рискнул бы приютить у себя такого человека, каким был прибывший: ростом он был огромен, значительно выше обычного человека, и столь же велик в плечах. Его тощая, но мускулистая и жилистая фигура была закутана в подбитый мехом плащ из тонкой кожи. Длинная черная ткань, служившая ему шарфом, закрывала его лицо, а голову венчала кожаная шляпа с обвисшими полями. В довершение ко всему, в руке он держал большой изогнутый клинок с отбитой гардой, фута в четыре длиной. Оружие находилось в ножнах, однако менее подозрительным его обладатель от этого не становился.
Простояв некоторое время, путник повернул повозку в сторону дома. Те немногие, кто находился тогда за пределами своих домов позже говорили, что от него веяло смертью.

Старый фермер переходил дорогу, когда старая скрипучая повозка медленно двинулась в его сторону. Как и все в тот вечер, он поспешил убраться с дороги мрачного незнакомца.